Прогулка по кремлю и др.
От Глеба Скороходова
Мы договорились пойти днем погулять по Кремлю.
– Полвека не было такой возможности. Надо же взглянуть, во что превратили
большевики памятник культуры. И истории тоже, – сказала Ф. Г.
Но наш «главный» – Константин Степанович Кузаков – объявил прослушивание и обсуждение.
Удрать после того, как я столкнулся с ним лицом к лицу в коридоре, было невозможно.
Пришлось позвонить Ф. Г. и извиниться.
Константин Степанович Кузаков
Потом она рассказала:
– Я ходила по Кремлю одна, дошла до царь-пушки, села и больше не вставала. Нет
Чудова монастыря, нет знаменитых церквей и памятников. Но сидеть, размышляя о варварстве
в горестном одиночестве, мне не дали. И все потому, что я оказалась брошенной на произвол
судьбы. С вами ко мне почти не пристают, а тут я заделалась фотомоделью:
– Можно с вами сфотографироваться? А нам можно с вами…
– Конечно, с удовольствием, – лицемерила я, понимая, что прогулке конец.
Вот только солдатик один понравился.
Он подошел, покраснев от смущения, как мак, и попросил:
– Моя мама с детства любит вас, и я тоже видел вашу «Золушку». Можно, я пошлю маме
фотку с вами? И автограф.
Ф. Г. выбрала одну фотографию, «самую лучшую»
Конечно, на «фотку» я не могла не согласиться! Нас щелкнул какой-то фотокорр и –
не поверите – оказался честным человеком! Первый раз в жизни я получила от него десяток
добрых бабушек, соблазняющих воина советской армии. Вадим Козин получил за это срок,
а мне пока сошло с рук.
Ф. Г. выбрала одну фотографию, «самую лучшую», как она сказала, и надписала ее:
«Милому Глебу – с досадой!»
– Такая я уж злопамятная, как шварцевская Мачеха, – сказала она и вдруг спросила:
– А вы боитесь Кузакова?
Когда в редакции заговорили, что он сын Сталина, и лоб его, и овал лица, особенно
надбровная часть, мне показались копией со знаменитых портретов, я испытал и
любопытство, и непонятную робость. Но потом привык, как и все.
Короткое время я был ответ секретарем, с Константином Степановичем общался по
нескольку раз на день, и, по-моему, мы сработались. Во всяком случае, он понял мой
скулеж по привычной работе и жалобы на бесконечный поток планов – тематических,
перспективных, квартальных, недельных – и отпусгил меня снова в корреспонденты.
Он хороший человек. И добрый, хоть проколов не забывает.
– Злопамятность у него от отца. А доброта от матери, простой русской бабы, пожалевшей
и согревшей когда-то ссыльного в ледяном Туруханске.
Все русские женщины жалостливы по натуре. И я тоже, хоть и из другого рода,
– вздохнула Ф. Г. – Россия нас делает такими.
А с вашим нынешним шефом я сталкивалась на «Мосфильме». Он ведь сделал оглушительную
карьеру: чуть ли не в двадцать лет стал работником аппарата ЦК – шагнул из рядовых на
самый верх, минуя положенные ступени. И дошел бы Бог знает до каких высот, если бы не
смерть отца. На «Мосфильм» его прислали главным редактором, держался он скромно. Но если
звучало: «Кузаков согласен», значит, картине открыт зеленый свет. Вот вам и странности
нашей системы.
Закончила Ф. Г. неожиданно:
– А о Кремле я вам не скажу больше ни слова. Пока мы не совершим прогулку по его
камням, увы, уже не священным…
Прогулка по Кремлю
Виноградов Сергей (Россия~Латвия, 1869-1938) «Вид на Московский кремль» 1917
В Кремль мы собрались месяца через два. Было уже тепло, деревья зазеленели.
– По правде говоря, мне и не очень хочется бродить здесь,
– сказала Ф. Г., когда мы миновали Спасские ворота.
– Одного раза вполне довольно. До революции, как вы, конечно, не догадываетесь, я
не удосужилась посетить этот символ государственности. Другие были заботы, и ничего,
кроме малинового звона на пасху – со всех сторон, и из Кремля тоже, – не запомнила.
Меня, по легкомыслию, больше интересовал Мюр и Мерилиз – там мне Гельцер поднесла
чудную Шанель № 5. На такие духи моих денег не хватило бы.
А потом Кремль стал закрытой крепостью, и я видела его только в кино. Смотрела на
экране бесконечные физкультурные парады на Красной площади и не подозревала, что они –
любимое зрелище Сталина и его подельника Гитлера. Михаил Ильич Ромм в своем «Фашизме»
показал это.
Москва, физкультпарад. 1938 г. Фото Э. Евзерихина
Александров и Пырьев по поводу и без вставляли Кремль в свои фильмы. Иван даже
умудрился засунуть его в эту ходульную мелодраму где Ладынина всю картину страдает
на одной краске. Не помню, как этот бред назывался.
– «Испытание верности», – сказал я.
Марина Ладынина - "Испытание верности" ...
– «Испытание зрителя», который может все снести, если чушь подслащена Дунаевским.
Исаак Осипович, кстати, и был-то в Кремле от силы два раза, получая награды.
Я тоже побывала на таком получении и на всю жизнь запомнила это.
Дунаевский, Исаак Осипович
Задолго до события составлялись подробные списки. Там указывалось все: место
рождения, год, образование, работа, семейное положение и номер паспорта, конечно.
Потом, недели за две до вручения ставили в известность, когда и к каким воротам явиться.
– Не забудьте паспорт! – предупреждали по телефону. Помню, часам к двум дня у Боровицких
ворот, в садике, выстроился длинный хвост – никого не пускали, пока не выйдет время.
Затем поочередно начали сличать фотографию в паспорте с наружностью, номера и прописку
с тем, что значилось в списке, и так у каждого, каким бы известным он ни был.
Пройдешь ворота – дальше ни с места, жди, пока всех не проверят.
Стою, оглядываюсь: нигде ни души, пустой тротуар к Кремлевскому дворцу, и только
дюжина кагебешников возле нас, все в форме. Шестеро встали впереди, шестеро – сзади и
повели нас колонной к Дворцу. «Как заключенных, – подумала я. – Только конвою не
хватает ружей».
– Подтягивайтесь, подтягивайтесь, товарищи! – торопят нас.
Всем-то любопытно, вертят головами по сторонам, но нельзя! А идти всего метров сто,
не больше. У входа во Дворец – там такая медная табличка сверкала на солнце «Верховный
Совет Союза ССР» – снова проверка, такая же дотошная, все уже измотались – сил нет.
Поднялись по длиннющей лестнице, а уже три часа!
Московский Кремль
Появился Калинин, нет – Георгадзе. Расплылся в улыбке и сказал мне что-то об
особом удовольствии, и я в ответ заулыбалась, а сама думала: «Скорей бы все это
кончилось». Неуютно там, как в казарме. И бокал шампанского не поднял настроения.
А главное, дальше – то же самое, но в обратном порядке!
«А теперь-то зачем? – закипала я. – Ну, каждый получил свое, ничего не украл, –
отпустите душу с Богом!» Нет, те же испытующие взгляды, каменные лица, будто и
«Весну» никогда не видели, – это я ведь за Маргариту Львовну получала лауреатство.
Мы сидели на скамейке неподалеку от царь-колокола, никогда не звонившего, и царь-пушки, никогда не стрелявшей.
– А это и не нужно! – усмехнулась Ф. Г. – У русского народа – постоянная
тяга к гигантам. Все самое большое, пусть и недействующее, – наше. Огромное и могучее.
Отсюда и страсть к силе, поклонение всевластию, восторг от изуверства, сделанного
сильной рукой.
Пойдемте на ту сторону – я вам кое-что покажу,
– предложила Ф. Г., и мы ступили на зебру пешеходного перехода, но тут же раздался
свисток одиноко стоящего военного:
– Вернитесь!
– Туда нельзя, – сказала Ф. Г., – а вы говорите «свобода, гуляй,
где хошь!» Ну, так постоим здесь, и отсюда все разглядите.
Ф. Г. указала на Пыточную башню и стройную кирпичную беседку, крыша которой подпиралась
пузатыми балястрами.
Беклемишевская башня.
– Изящная, правда? – усмехнулась она. – «Нарекая» называлась. Оттуда
два великих государя, и Иван и Петр, наблюдали за казнями, смотрели во все глаза, как
на лобном месте рубили головы, на площади вешали бояр и стрельцов, а потом шли в Пыточную
и измывались над близкими и приближенными, наслаждались, видя, как они корчатся на
дыбе, а то и сами делали с ними кое-что. Почитайте «Епифанские шлюзы» Андрея Платонова.
Он живописует издевательства Петра над англичанином, которого сам же пригласил строить
канал между Доном и Окою, наподобие голландских, что с юности втемяшились в него.
Петр достигал ивановской жестокости – и тут у писателя все достоверно.
Запомните: за все, что вы совершаете недоброе, придется расплачиваться той же
монетой… Не знаю, кто уж следит за этим, но следит, и очень внимательно.
Вообще, надо впитывать из первоисточников! Читать Костомарова, Ключевского – они
оперируют только фактами, не оглядываясь на идеологию. Я сама не могла оторваться
от них.
Как-то Анна Андреевна зашла ко мне:
– Фаина, что вы читаете?
– Переписку Ивана Грозного с Курбским. Она засмеялась:
– Вот вы вся в этом! Ну, кто еще в наше время додумается читать написанное в
шестнадцатом веке?!
На Ивановской площади мы сделали последнюю остановку: пища духовная требовала смены.
Ф. Г. указала на «золотое крыльцо»:
Фёдор Алексеев Ивановская площадь Кремля
– Оттуда не только читали царские указы, орали на всю Ивановскую. Оттуда юный
Иван приказал разрубить на части живого слона, подарок персидского шейха, – слон не
смог перед русским царем преклонить колена, не был этому обучен! И только что
положенный на царство Иван с восторгом наблюдал, как из несчастного животного
хлестала кровь, заливая площадь.
Меня всегда волновала загадка, почему Сталин так обожал этого изувера и упыря?
На его счету сотни новгородцев, вырезанных по подозрению в измене, убийство сына
и митрополита – грех первостепенный.
А Сталин в беседе с Эйзенштейном сожалел, что Иван боярство «не дорезал»!
Карамзин сравнил царствие Ивана с татаро-монгольским игом, еще более страшным.
А Сталин аплодировал Алексею Толстому, написавшему по его заданию пьесу о сильной
личности – «Трудные годы», и тут же запретил вторую серию эйзенштейновского фильма,
где Сергей Михайлович отважился позволить этому государю испытать чувство вины от
содеянного.
С кем мы будем сравнивать царствие Coco? Всю жизнь он мечтал, чтобы страна поклонялась
ему, единственному. Как пели с утра до вечера об этой кровавой коротышке – «самый
большой, родной и любимый»…
И еще одно, чтобы не забыть. Я, между прочим, все свои лауреатские значки, ордена,
медали сложила в коробочку и надписала ее – «Похоронные принадлежности».
Источник: lib.vkarp.com
Journal information