Всё о Фаине Раневской
Мумия по просьбе
От Глеба Скороходова
Январь. Собачий холод. В редакции все озабочены: приближаются траурные дни года,
который в честь столетия со дня рождения объявлен ленинским.
– Ну и что вы собираетесь давать 21 января?
– спросила Ф. Г.
– «Апассионата» наверняка прозвучит раз десять за день, – но не по вашему ведомству.
– У нас – стандартный набор,
– ответил я.
– Фрагмент из горьковского очерка, «Разговор с товарищем Лениным» Маяковского
и «Ленин и печник» Твардовского.
– А нового «Служил Гаврила в Наркомпросе» никто не сочинил?
С Аркадием Райкиным, Ромой Райкиной и Павлой Вульф. Кисловодск. 1939 г.
– Новинку дадут дети – детская редакция. Корреспондент «Пионерской зорьки»
разыскал старушку которая когда-то сидела на коленях у Ленина.
На елке в Сокольниках.
– Не может быть! Сколько же ей лет?
– Не так уж и много – лет шестьдесят пять, не больше.
– Представляю, что она расскажет!
– Ф. Г. преобразилась
– сгорбилась, поджала губы, будто у нее ни одного зуба, и прошамкала:
– Как сейчас помню, посадил меня Владимир Ильич на колени, крепко обнял, снял
с елки пакетик и сказал: «Кушай конфетку, детка!» Все это надо назвать
«Пять минут на коленях у Ленина», воспоминания.
Ильич с девочкой
– Я вам другое хочу рассказать, на самом деле поразившее меня,
– начал я.
– Неделю назад мне вручили путевку – шефская лекция на Лубянке «Новинки советского
экрана». Это в клубе КГБ, рядом с гастрономом. Никогда там не был. Предъявил
паспорт, выписали пропуск, провели в зал – огромный, ни одного свободного места,
идет семинар пропагандистов политсети.
За кулисами встретил руководитель в чине полковника – меня передали ему из рук
в руки. Он попросил:
– Рассказывайте все, не обходя острых углов, у нас народ проверенный.
Я говорил минут тридцать, показал несколько фрагментов, ответил на десяток
вопросов – присылали записочки, а потом в кабинете у этого полковника, угощавшего
чаем с пирожными, наивно спросил:
– Сколько же у вас пропагандистов?
– Много, – сказал он и с гордостью добавил: – В нашей организации коммунистов
больше, чем во всей Москве! И все учатся в политсети.
– Безумно интересно. Не тяните. Что дальше? – торопила меня Ф. Г.
Ф. Э. Дзержинский (1912, Краков)
– А дальше полковник в знак благодарности за лекцию вручил мне солидный том в
кожаном переплете, сказав, что в магазинах его не купить, что издание это не
закрытое, но для внутреннего пользования. Том оказался подробной биографией
железного Феликса, и в ней я обнаружил то, о чем нигде и никогда не читал.
Фаина Раневская. Шарж Иосифа Игина
Дзержинский возглавлял комиссию по ленинским похоронам.
И, оказывается, сначала Ленина закопали в землю. Как обычно.
– Не может быть!
– воскликнула Ф. Г.
– Я была в ту зиму в Москве и отлично помню: сразу же плотники сколотили
мавзолей – небольшой, из неструганых досок.
– Да, так, но поставили его над обычным захоронением! Я, когда прочел об этом в
дареном томе, ударил себя по лбу: как же я забыл стих Веры Инбер из «Родной речи»
– его мы твердили в школе?
ПЯТЬ НОЧЕЙ И ДНЕЙ
(На смерть Ленина)
И прежде чем укрыть в могиле
Навеки от живых людей,
В Колонном зале положили
Его на пять ночей и дней...
И потекли людские толпы,
Неся знамена впереди,
Чтобы взглянуть на профиль желтый
И красный орден на груди.
Текли. А стужа над землею
Такая лютая была,
Как будто он унес с собою
Частицу нашего тепла.
И пять ночей в Москве не спали
Из-за того, что он уснул.
И был торжественно-печален
Луны почетный караул.
1924
Вера Инбер.
Как же не заметил: «в могиле», «навеки от людей укрыть» – поэты обычно не ошибаются.
Вера Инбер
– Поразительно!
– Ф. Г. застыла.
– Я ведь тоже читала Инбер. Она всегда искренна, хоть мастерила и «Джона Грея»
с его «нет, никогда на свете, могут случиться дети» – это распевали по всем
кабакам, и эти вот «пять ночей и дней».
Этот фокстрот побил рекорд популярности. Когда в 24-м году Арго, Адуев, Типот и
Вера Инбер написали обозрение против Чемберлена и других политиков и прочли его
в Реввоенсовете, то председатель посоветовал обязательно использовать «Джона Грея»,
но с новым текстом, злободневным. И Вера Инбер написала какую-то чушь собачью:
«Это необыкновенно – веер для Коминтерна!»
Тут интересно другое. У Чапека есть удивительный рассказ, мой любимый. Это в пандан
к наблюдательности поэтов. Там стихотворец стал свидетелем преступления:
автомобиль сбил женщину и скрылся.
Полицейский инспектор допрашивает поэта, пытаясь выведать детали, но тот ничего
не помнит, ничего не заметил, он только написал сразу после происшествия стихи.
Сейчас найду их – они очень любопытны.
Ф. Г. подошла к шкафу, извлекла из него сборник Карела Чапека и быстро
перелистала страницы.
– Вот они:
Дома в строю темнели сквозь ажур,
Рассвет уже играл на мандолине.
Краснела дева
В дальний Сингапур
Вы уносились в гоночной машине.
Повержен в пыль надломленный тюльпан.
Умолкла страсть Безволие... Забвенье
О шея лебедя!
О грудь!
О барабан и эти палочки -
трагедии знаменье!
Карел Чапек
– Не знаю, там что-то такое было, – пожал плечами поэт. И выяснилось, что в стихах
он случайно зашифровал номер машины преступника – 235. Шея лебедя – двойка,
грудь – тройка, барабан с палочками – пятерка! Вот вам поэтическое преображение
действительности – в основе оно всегда реально.
Но, постойте, если «навек укрыть в могиле», как же тогда появилась мумия?
– спросила она.
– И об этом сказано в книге! Только в конце марта, через два месяца после похорон,
тело выкопали и приступили к бальзамированию. По просьбе руководителей братских
компартий, чтоб было чему поклоняться.
Источник: lib.vkarp.com
Замечательно, спасибо.